ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Хельг сидел, как ему и положено, во главе стола и благостно-расслабленно поглядывал на своих дружинников. Кубок перед ним был полон, но у ярла, видать, наступило то недолгое состояние пьяной опустошенности, когда хочется думать о великом. Или кощюнников послушать.
О чем великом мог после всего происшедшего помышлять Незаконный, Русу было все равно. Но судя по его виду, он забыл, что воины за спиной ещё зовут его настоящим именем, и всерьёз вбил себе в голову, что стал отцом родным для руси. Всего-то “олёг”, сынок незаконно взятой и брошенной потом матери, человек, хоть и честно, но убивший своего отца, готов теперь играть роль примирителя между старой и молодой дружиной, между людьми Рюрика и своими.
Впрочем, удавалась ему эта роль плохо. Видно было, что он с большим удовольствием слушает глупейшие речи тех, кого привел с собою в Гардарик. В то же время на красном лице его появлялось выражение скуки, которое он напрасно пытался скрыть, когда тост поднимал кто-то из старших. Хотя, судя по началу, все переменится уже скоро. Удобные для дел правления славянские штучки с “ближней” дружиной, “юной” дружиной, отроками у этого свежего варяжонка явно не пройдут. Скоро его свеи вытеснят их, “старых”, с верхних мест в руси. Как особо близкая к Незаконному часть новичков уже потеснила их в этом зале. Олёг, правда, сделал это гладко и ловко, никто как-то не получил и возможности оскорбиться, так что и до боя дело не дошло. Но в итоге всех этих его: “никого не отдалю от себя, наоборот, расширяем место возле конунга, поставьте стол рядом с моим, пусть все, мне близкие, будут рядом…” – в итоге вот они, “старые”, хоть и на своих законных местах на лавках остались, да конунг от них отдалился. Да и отделился – между ним и русью уже торчат рожи Фрелава, Инегельда, Руара и Годи. И прочие подползают, хотя только ещё прозвались русью.
Стоп! Руско поймал себя на том, что слишком остро вперился взглядом в Олёга. Пожалуй, рановато с ним воевать. Хотя будущее и так ясно. Незаконный уберёт их всех от себя, а сам пойдёт стоном по этой земле, которую, не скрывая, рассматривает, как очередной объект налета и грабежа. Как случайно угодивший в его руки кусок сладкого пирога, от которого надо отъесть поскорее, пока не отняли.
Уберёт… Если… Русый уже который день не мог отогнать от себя эту мысль… Если он, Рус, его не остановит!
Но сначала надо поять под себя всю русь. За исключением этих новых свеонских находников.
После первой стычки с ним Руско это понял. Понял, что как бы “олёг” ему ни улыбался, дело закончится либо “крыльями орла”, либо его, Руса, победой. И потому внимательно наблюдал за новым князем, обостренно улавливая малейшие оттенки его настроений. Ему надо было всем этим пользоваться, чтобы использовать все промашки врага в обращении с русью.
И, в общем, пока все шло в нужном направлении. Рус видел, что высказывания новых людей о том, что Гардарик-де теперь увидит подлинных хозяев, вызывают у Хельга куда большую симпатию, нежели осторожные тосты стариков. Н очень-то бастарда привлекали слова о сдержанности в обращении со славянами, о том, что надо беречь ту удачу, которая упала к ним в руки в образе местной земли, что ею надо пользоваться умело, дабы эта земля не смела их в море.
Русу не нравились, впрочем, ни те, ни другие речи. Даже его боевые побрательники под воздействием горячих голов из окружения нового князя начинали говорить о Словенской земле, как о какой-то покоренной стране. Только новые были за то, чтобы пограбить ее сразу, другие же призывали первых к умеренности и постепенности. А ведь при Рюрике, казалось, все были довольны сложившимся положением вещей. Ежегодно отъезжали на полюдье, собирали дань. Не тяжелую для Земли, но вполне достаточную для князя и дружины, чтобы торговать рабами в Булгаре и Итиле, свободно отъезжать в Константинополь или в викинги, когда мирная жизнь наскучивала.
Может быть, дело было в том, что слишком мало рюриковых дружинников поимели за это время деревеньки, свои наделы? Конечно, Рюрик предпочитал жаловать русь золотом и серебром, потому как и сам не очень заботился о том, чтобы свою добычу обратить в собственность на земле, в деревни и погосты. Храброму голову снес, старшину новогородскую, заговорщицкую, показнил, власть свою страхом обеспечил – а за землю особо не хватался. Землей он больше интересовался во Франках - если интересовался вообще.
Так же вела себя и дружина. Что-то отнималось, конечно, силою или на виру за преступления или долги - но это не в счёт. “Находники, - подумал Русый. - И те, и эти. И Рюрик был и так и умер находником”. Может, напрасно он, Русый, когда-то выбрал русь, а не Вадима, решив, что только она окоротит вершину словенскую воровскую, даст людям наряд и распасёт Землю? А они стали властью – но так и остались оккупантами. Чужаками. Находниками…
Не случайно русь все ещё так и зовут варягами. Да, от слова “воин” по свейски, и русь, конечно же, остается воинами. Но ведь главное, что варягами уже не зовут тех свеев и готов, что не стали ходить в русь, а осели в Гардарике, предпочли остаться мирными торговцами или ремесленниками. С ними случалось то же,
что в чудью и мерью - они принимали Закон и Покон Земли, начинали жить так же, как словене, хотя и сохраняли обличье варягов. И даже имя свое теряли - глупо было бы звать их “воинами”, когда они ими не были. Оставалась только память: “от рода-де варяжска”, - орали они в драке.А русью Земля наряд хоть и держала – и с “Правдой русской” согласилась, - но своей её всё ещё так и не признала. Слишком уж много в ней было варягов, слишком уж часто они менялись, слишком уж новые люты были на то, где что как урвать…
В последние лишь годы при Рюрике что-то начало срастаться. И вершина славянская да чудская да мерьская в русь втянулась, и хороборы словенские уже из лесов вылезать да к руси приставать начали, и варяги-ветераны как-то на землю присели. Да и на полюдье всё утряслось, уже и до смердов вонючих дошло, что их дань – мена простая на роту русская на защиту да оборону от врагов-противников…
А теперь – всё снова. Рюрик в кургане над Волховом, сын его незаконный во главе руси стал. А новые находники снова добавили свежую кровь в русь, и без того рассматривавшую Землю в качестве простого поля для воинской славы, но хотя бы смирившуюся с тем, что землю эту не надо разорять.
Раньше Руса, пожалуй, все равно это не задевало бы - его собственные веси никто бы зорить не осмелился. Да и сам он не раз хаживал по Земле, примучивая под руку Рюрика непокорные роды и селища. Но в последние годы его все чаще начинал грызть какой-то червячок. Что-то в нём свербило безответными вопросами…
Он даже знал, когда это началось - после того окончательного, того сумасшедшего разговора ночью накануне его освобождения, когда в промежутках между безумными ласками они вели с Нежкой не менее безумные беседы о земле, о князьях, о Ладоге и Киеве, о войнах и еще о всяких совершенно нелепых в ту ночь вещах. Он
не хотел тогда говорить обо всем этом, не время было, не место, но Нежка с какой-то упрямой настойчивостью возвращалась и возвращалась к тому, что словенская земля больше новгородской, что словене, и разделенные на племена, но живут одним большим Законом на одной большой Земле, что он, словенин со словенским именем Русый, идет против Земли в поисках добычи и славы рука об руку с чужеземными находниками.Он тогда злился сходству этих слов с теми, что ему говорил князь Аскольд, чуял за ними нелепый повтор тогдашней княжьей попытки купить его душу не деньгами, а словами. И кто бы говорил? Тот же варяг – только просидевший двадцать лет на полянском столе! Больше того - Рус видел прекрасно, что и Нежке самой не нужен был весь этот разговор, но она вела его, потому что хотела удержать Руса. Дескать, словенская земля едина, а значит нет измены князю в переходе к другому. Господи, да что общего у словен, что завоевали всю землю от самой Лабы на вскрый моря, и у полян, притрусивших на Днепр от гнавших их волохов! Да
и не волохи их гнали – а они, словене, после того, как поляне попытались сесть на их земли по Дунаю, убегая – опять убегая! – от обров…Но… Что-то было важное за этими словами. Потому он и злился тогда. Видел весь ее бабий прозрачный интерес - и злился оттого еще больше, но не мог ни прервать разговор, ни оставить ее, и лишь набрасывался на нее снова и снова, как только возвращалась мужская сила...
А потом все вспоминал ее слова: “Когда землю примучиваешь словенскую, не чувствуешь ты, что насилуешь сестру родную?” Этот глупый, этот такой дурацкий, такой бабий вопрос гвоздем сидел в его черепе. Отчего-то он напоминал и напоминал ту девку в его первом походе, которую пьяным мальчишкой не смог взять силой и отпустил... Но одновременно он напоминал и о тех словенских пленниках и пленницах, которых он ловил и продавал, когда молодым русским воином ходил по Земле, усмиряя ее под Рюрика.
“Кто ты, русь или словенин?” - все чаще звучал в его мозгу голос Нежки. “Чушь, словенин может быть русью, словен много в дружинах”, - горячился он. Сколько раз он смеялся над этими глупыми бабьими словами! Что ему эти жадные кривичи, чем родны ему дикие вятичи, только недавно отказавшиеся от поедания своих умерших родителей! Кто ему эти бедняки словенские, погрязшие в своей слабости, что ему за дело до каких-то там забытых родовичей, ковыряющихся в своей грязи промеж темных лесов! Сколько раз он себе повторял то, что говорил и Нежке: что новгородцам действительно стало лучше жить при Рюрике, который ограничил произвол старшинский, расчистил торговые пути, жестокой выволочкой заставил готландцев вести справедливую мену в Ладоге. Сколько раз он утверждался в мысли, что русь - та сила, которая укрепила Землю, встав над всякими дрязгами и спорами, укротив межродовую резню, защитив словен от иноземных врагов.
Но что-то было все же в нежкиных вопросах, что уже не давало покоя с тех пор. Может быть, самый главный из них? “Если другие находники из варяг придут грабить словенскую землю, и русь пойдет с ними, - с кем пойдешь тогда ты?”
И вот то, что казалось тогда бабьей глупостью - с чего бы руси идти с чужими против земли, которой она владеет? - стало реальностью. Вот они, находники, пришли. Рюрик умер, а новый князь готов вновь пройтись по ней мечом, чтобы выбить новые дани и выходы. Может быть, он, Руско, должен будет вместе с новой ольговой русью пройтись по собственным весям, чтобы выбить с них новые дани для Незаконного?
Что-то новое, небывалое в Земле. Князь всегда был служилым - для рода, для племени, для Земли. Ему платили выходы на дружину, но он не владел Землей, как собственностью. И Рюрик, быстро поняв это, примирился со своей ролью служебника в найме у Земли. А теперь Олёг, уппсальский выходник, не княжеского даже роду, хочет поимать всю Землю под свою вотчину? Не будет того!