Жанна БАРНИ

 

БЕЛАЯ КОРОЛЕВА ДЖУНГЛЕЙ

 

Когда французы начали обустраиваться в Гвинее, выгнав оттуда португальских работорговцев, до них время от времени доходили отрывки местных преданий о некой «белой королеве», которая когда-то давно правила здесь африканцами. Под ее властью, говорили предания, народ сусу совершил великие подвиги, завоевал множество  окрестных племен и распространился по всему побережью, давая яростный отпор охотникам за рабами.

Все попытки французов узнать, существовала ли в реальности эта африканская королева, очевидно, европейского происхождения, кто она, откуда и как она появилась в здешних джунглях, натыкались на вежливое, но твердое молчание местных жителей. Она защищала сусу от работорговцев, а потом исчезла - вот все, чего могли белые пришельцы добиться от стариков, хранивших память племени. К тому же было это так давно, что и для самих рассказчиков эти древние предания превратились во что-то вроде мифа. И только обросшие зеленью остовы старинных португальских пушек, хранившиеся в виде реликвий по деревням, намекали, что за тайной белой королевы крылась какая-то реальная история...

    ***

Корабль скрипуче бормотал что-то, будто брюзгливая кухонная старуха.  Недовольство было понятным: уже второй день волны, словно издевающиеся солдаты победоносной армии, гнали его по океану, с каждым разом все сильнее поддавая под зад. Тогда корабль возмущенно хрюкал, дергая носом вверх, но волны снова издевательски освобождали ему путь, и он бухался всем телом в образовавшуюся пустоту, так что где-то внутри екали его деревянные селезенки...     

Лауре это было внове - она впервые пересекала целый океан. И потому все казалось интересным и захватывающим. У нее почему-то совершенно не было головокружения и тошноты. Наоборот, было даже лихо-весело, когда пол уходил из-под ног, а потом игриво бил снизу, так что коленки подгибались. А вот маме было совсем худо. Ее уже не раз тошнило, она ничего не могла есть и только лежала, обвязав голову платком и все время призывая на помощь Альфонсу. Та, не менее зеленая от качки, мелко бормоча неслышные жалобы, носила то тазик, то благовония, то воду, то просто сидела рядом, меняя компрессы на маминой голове.

А раньше, при хорошей погоде, корабль представлялся Лауре этаким суетливым старичком на самом склоне лет, который, кряхтя и жалуясь на здоровье, бодро делает тем не менее свое дело и даже остается вполне довольным жизнью. Как, например, дон Эстебан, начинающий визиты с жалоб на ухудшение самочувствия - жалоб, которым можно было бы поверить, не повторяйся они все те годы, что Лаура его помнила. А это при ее шестнадцати - лет тринадцать, не меньше. И дедок, как говорила мать, еще их всех переживет.

Лаура прислушалась. Маме было совсем худо. Так что сегодня, как и прошлой ночью, не удастся повторить позавчерашнюю их с Альфонсой авантюру, когда она уложила служанку на cвою постель, надела ее платье и выскользнула на встречу с Мигелем.

Впрочем, сегодня вечером и Мигель выглядел озабоченным и на свидание ее не звал, лишь сказал во время их беглой встречи, что "ветер свежеет" и ему надо быть возле капитана.

Это было как всполох - их неожиданный роман! Лаура никогда не подозревала за собой способности к подобным авантюрам. Как и всех девушек ее круга, ее растили в строгости, она была честной католичкой и прекрасно знала правила девичьей чести и девичьего поведения. Она уже выходила в свет, и кое-кто из молодых кавалеров приглядывался к ней. Но никто из них не вызывал такого необычайного, такого сладко-опьяняющего, такого неожиданно-дурманящего чувства, как этот молодой помощник капитана. И ни с кем из них она не отваживалась позволить себе таких отношений, как с Мигелем.

Он был ей, конечно, не ровня - дворянин, отправившийся на флот, чтобы заработать денег на жизнь. Род худоватый, откуда-то из Эстремадуры. Но, Боже, как он красив! Как умен! Как галантен! И что-то было еще в нем такое, что вновь и вновь заставляло Лауру испытывать томительную сладость...

Она вновь глубоко вздохнула. Сначала-то ничего, конечно, не было. Она вела себя как

подобает дворянке и католичке, гордо несущей звание своего рода и своего пола. Но как-то даже сама не заметила, отчего стала обращать особое внимание на молодого помощника капитана. Все офицеры на судне были блестящими кавалерами, но все же Мигель казался самым привлекательным, самым остроумным, самым благородным. Как он умел ухаживать, как умел разговаривать! А как к нему прислушивался капитан!

Мигель, когда они случайно встречались, смотрел на нее пламенными, проникающими взглядами, и постепенно Лаура стала испытывать от этого удовольствие. А потом начала улыбаться в ответ, все более искренне принимать его ухаживания и мелкие услуги - пока оба не начали ждать этих безмолвных, но так много говорящих встреч своих глаз!

От матери, конечно, это не ускользнуло, и несколько дней назад она сделала дочери внушение. Как обычно - "последнее дело строить глазки морякам", "он Вам не ровня", "Вам еще рано думать о мужчинах"... Но если само думается - чем она виновата? Если Мигель ей нравится - отчего сразу искать препятствия для брака? Ведь он может еще и прославиться, сражаясь с англичанами и пиратами, может разбогатеть сказочно - мало ли невероятных историй уже случалось! Да в конце концов отец, взявший, как говорит мама, много силы в Новой Испании, мог бы сделать Мигеля своим помощником, дать ему шанс обогатиться. Время ныне такое - сама мать говорила! - что любой, даже худородный, может выбиться в люди, если приложит силы.

Правда, мама говорила это с осуждением - дескать, в старые добрые времена славу и родовитость добывали в битвах с маврами, а не вышибленным из индейцев золотом. Но, во-первых, их семья и сама теперь связана с этим, а во-вторых, Лаура готова подождать, пока Мигель не добудет себе уважаемого титула. А уж что он его добудет быстро, можно было не сомневаться - вон как он вырос на корабле, почти капитан!

Об этом они и говорили с ним позавчера вечером. Она, конечно, совершила большой грех, вот так, обманом, в одиночку, сбежав к мужчине. Но, Боже мой, как же сладок был его голос! Как желанно звучали его слова: "Прошу Вас быть моей невестой!" Как билось сердце, когда они договаривались вместе явиться к отцу в Сан-Хосе и попросить его благословения! "Господи, я искуплю этот грех! - страстно прошептала в мыслях Лаура в гудящую и бухающую темноту. - Только помоги нам, Господи!"

Она вздохнула, еще раз перечитала "Отче наш"... Нет, заснуть сегодня не удастся. Мешала эта гадкая качка, этот нудно воющий ветер, этот утомленный скрип корабля. К тому же ее тоже начало мутить, к горлу стал подкатываться противный комок, еще с вечера начала побаливать голова. Она перевернулась на живот, устраиваясь поудобнее. Что там Мигель говорил, их куда-то в сторону относит?..

...Резкий толчок выбросил ее из постели. Спросонок - все-таки заснула - Лаура ничего не могла сообразить. Корабль трепетал, словно висельник в только что затянувшейся петле. Громкий треск звучал как хрип. На палубе что-то кричали неразборчиво, сверху раздавался лихорадочный топот, доносился судорожный перезвон колокола. А в борт размеренно бухало, словно огромным молотом, и корабль отчаянно дергался при каждом ударе.

Мать тоже сидела на полу и кажущимися в свете ночника огромными глазами смотрела на дочь, пытаясь что-то сказать непослушными губами.

Лаура все еще ничего не могла понять. Мама, наконец, справилась с собой и закричала Альфонсе, чтобы она узнала, что произошло. Служанка успела только набросить на себя накидку, как за дверью послышался топот сапог. В дверь постучали, и Мигель появился на пороге. Над его головой дико металась тень от светильника.

Остановившись в дверях, он прокричал:

- Скорее... Корабль сел на скалы. Матросы спускают шлюпки...

В матери и в этой ситуации проявилась порода:

- Закройте дверь, кавалер! - приказала она. - Разве вы не видите, что мы не одеты?

Мигель растерянно глянул на даже не успевшую прикрыться Лауру и еще раз проговорил хрипло:

- Скорее!.. Тонем!

Дверь за ним хлопнула. Лаура не поняла ничего. Как тонем? Такой большой корабль? Капитан только вчера говорил, что ему ничего не страшно... И что теперь делать?

Она подумала, что все это ей, может быть, снится, и надо лишь проснуться, чтобы вновь оказаться в теплой и мягкой постели, облегченно улыбаясь и засыпая заново. Но при взгляде на лицо матери, отчаянно-безумное, перекошенное и страшное, она почувствовала, будто холодная лягушка забирается ей в живот, а ноги и руки покрываются мурашками и отчего-то не могут даже пошевелиться.

Мать, вскочив на ноги, закатила пощечину ударившейся в визг Альфонсе:

- Одеваться, дура...

Пока Лаура ожидала, когда Альфонса закончит с матерью и оденет ее, корабль болтало все сильнее. Вдруг его шатнуло совсем страшно, и все трое попадали с ног. Теперь уже закричала мать, судорожно схватила Лауру за руку и потащила прочь из каюты. За ними, причитая, бежала Альфонса.

В коридоре было темно, лишь смутно виднелись ступеньки лестницы, ведущей на палубу. Здесь Лаура споткнулась.

Мама, выпустив ее руку, первая выбралась наружу. Тут же гулко раздался очередной удар волны о корпус, дверь перед Лаурой с грохотом захлопнулась, едва не размозжив ей голову. Когда вода схлынула, и дверь вновь замоталась свободно, Альфонса вытащила молодую хозяйку на палубу. Краем сознания Лаура отметила, что матери нигде нет, но ни сил, ни времени осознать, что это может означать, у нее не было.

Матросы что-то кричали друг другу, в шуме ветра было не разобрать. Мигель был здесь же, командовал ими и тоже кричал, надсаживаясь.

Лаура все же почувствовала облегчение - теперь есть кому о них позаботиться, теперь все должно быть в порядке.

Она оглянулась в поисках матери, и ей показалось, что за бьющимся краем факельного света мелькнуло ее платье. Не думая ни о чем, Лаура бросилась в ту сторону, но успела сделать лишь несколько шагов. Роняющая слюни бешенства волна кинулась ей под ноги, мощная сила буквально подрубила колени. Навалившийся на плечи клокочущий зверь заставил упасть, и океан с хищной властностью поволок свою жертву.

- Б-бож... - успела вскрикнуть Лаура до того, как вода яростно хлынула ей в рот...

Руки сами судорожно начали искать, во что бы вцепиться, пальцы намертво ухватили какую-то веревку, ноги, переворачиваемые волной, во что-то уперлись. Когда волна схлынула, Лаура обнаружила, что почти что висит за бортом, а прямо под ней, оскаливаясь как собаки, подпрыгивают, беснуясь, спутанные волны. Она закричала от ужаса, пытаясь зацепиться понадежнее и выбраться на твердые доски палубы. Оскаленные пасти волн по-прежнему старались дотянуться до нее и утянуть в море. Смерть, показалось ей, прямо захохотала в ухо...

Но тут чьи-то руки начали тянуть ее наверх. Мелькнула мысль, что ангелы прилетели ее спасти. Однако это были не ангелы. Вся мокрая, ей помогала Альфонсина, славная, добрая, верная Альфонсина. Но рядом, рядом - так и есть! - тащил ее за ногу чернобородый матрос, мужчина! О-ой, оборванно сказала себе Лаура, только этого не хватало... Она знала, что даже мужу в брачной постели дворянка не должна позволять видеть свое тело...

Наконец, ее поставили на ноги, и она даже смогла оправить на себе рубашку. Без сил от пережитого, Лаура опустилась на палубу.

- Идемте, госпожа, идемте к лодке! - заторопила Альфонса.

- Пошли! - орал и матрос.

И тут налетела новая волна. Лауру - и Альфонсу - спасло лишь то, что первая еще не успела встать на ноги, а вторая изо всех сил вцепилась в хозяйку. Их просто ударило волной и прижало к борту. И все та же спасительная путаница из каких-то веревок, тряпок и мешков не позволила воде смыть их в море. Матросу повезло меньше. Он еще успел схватиться за что-то, но волна швырнула его так, что тело вынесло наружу, а локоть пришелся как раз на перила борта или как это называется у моряков. Даже сквозь рев шторма было слышно, как хрустнула рука. Раздался крик даже не боли, а дикого страха, - и бородатого на палубе больше не было...

Но и это оказалось еще не все. Когда избитые и измученные, они, цепляясь за борт, пробрели те несколько шагов до места, где спускали шлюпку, оказалось, что она уже... да, Лаура с ужасом поняла, что еле видный в темноте силуэт шлюпки отплывает от корабля!

Рядом раздался звериный вопль Альфонсы. Лаура, холодея, смотрела, как черный призрак рывками отодвигался от корабля по бушующей белизне кружащихся волн, а позади сидел Мигель и... и... направлял ее! Бросили! Их бросили!

- Бросили-и! - надрывно выла Альфонса.

И тут Лаура впервые с момента крушения заплакала. «Мигель... Мигель...» - как кровь, выплескивалось из оборванной отчаяньем души...

И тут он оглянулся! Услышал? Почувствовал? Бледное пятно его лица повернулось к ним. Увидел!

С отчаяньем и надеждой, молясь только о том, чтобы не налетела вновь сильная волна, смотрели они на лодку. А там что-то происходило. Видно было плохо, но темные тени в ней странно дергались, словно боролись. Матросы не хотят возвращаться, с ужасом подумала Лаура. Потом Мигель вдруг совершил какое-то быстрое движение, кто-то у них повалился, и шлюпка начала судорожно поворачивать. Видно, не зря Мигель так быстро дорос до помощника капитана: моряком он был классным. Это поняла даже Лаура, не разбиравшаяся в этом деле, но увидевшая, как темная туша лодки разом развернулась на волне, лишь на краткий миг задержавшись в гибельном неравновесии.

- Прыгайте, - услышали они крик Мигеля. - Мы вас подберем!

Хорошо сказать: она же не умела плавать! Альфонса?

- Давайте, госпожа, - закричала Альфонса. - Все равно здесь смерть! Я вам помогу!

- Только в волну прыгайте, а то о борт ударит! - проорал снизу кто-то из матросов. Альфонса, перекрестившись, схватила Лауру за талию и, подобрав второй рукой юбку, перевалила их обеих вниз, в яростный танец волн.

Лаура еще успела испугаться, когда соленая вода сомкнулась у них над головами. Но уже чьи-то руки подхватывали их - и вот они уже лежат на дне лодки, кашляя и облегченно дыша.

Мигель рявкнул что-то неразборчивое, матросы ударили по воде веслами, и громада корабля начала отодвигаться.

С палубы еще кто-то завопил, Лауре было показалось, что мама. Нет, голос был мужским, отчаянье рвалось в нем, но ветер относил крики в сторону, с мрачным ожесточением гоня перед собой взбесившиеся волны.

Матросы судорожно гребли, стараясь отплыть подальше от тонущего корабля.

- Сильнее, сильнее, - яростно надсаживался Мигель. - До земли не должно быть далеко!

Громкий грохот, слышный даже сквозь рев волн, перекрыл его слова. Лаура оглянулась. Корабль, нещадно избиваемый волнами, как-то весь сжался и начал рушиться в воду, словно догорающий дом. Последняя уцелевшая мачта стала медленно, как во сне, валиться в их сторону, и матросы, заорав в одну глотку, еще более лихорадочно заработали веслами, успевая... нет, не успевая!.. нет, успевая, успевая!.. уйти от падающей на всех смерти. Лишь куча брызг рухнула в шлюпку - но их и без того было много от кипящих вокруг волн...

Корабль вздрогнул под ударом новой волны, корма его высоко задралась - Боже, все драгоценности остались там! Следующий удар воды накрыл судно полностью, лишь серебряные брызги взлетели к небу. Больше над поверхностью бушующего моря не видно было ничего...

Лаура беспомощно посмотрела на Мигеля, с трудом удерживающего руль. До нее только теперь по-настоящему стало доходить, что все это не сон. До сих пор было слишком некогда, а теперь та, с самого начала поселившаяся в ней холодная лягушка выросла до гигантских размеров, и ее веса душа уже не могла больше выдерживать. Это все, все настоящее - кораблекрушение, шторм, эти волны, набрасывающиеся на их утлую шлюпку! Эта кровь, черной полосой вытекающая у опрокинутого на борт матроса из рассеченного лба - значит, Мигель это зарубил его тогда тем быстрым движением?

А мама, Господи, мама! Бедная мама, где она?! Она ли была там на корабле? Успела ли она - ведь шлюпка была не одна? Или с ней случилось что-то страшное?!

И тогда все вокруг и все внутри начало наполняться каким-то колючим туманом, в котором мутнело и бледнело окружающее и даже стихал рев моря, и только вырастала в размерах и все заполнила собой черная полоса крови, падающей со лба матроса. Эта черная кровь и была последним, что видела Лаура перед собой...

Она пришла в себя от легких пощечин Альфонсины. Казалось, стало светлее, но ветер выл по-прежнему, и по-прежнему волны бросали шлюпку в бесчеловечном своем, безжалостном беге.

- Извините, госпожа, что пришлось с Вами так обращаться, - прокричала служанка. - Но волны нас захлестывают, и матросы говорят, чтобы мы с Вами поскорее вычерпывали воду!

И она начала пихать ей в руку какую-то посудину. Лаура возмущенно вскинулась.

- Ты что, - закричала она яростно, - забыла, перед кем находишься? Как ты смеешь требовать от меня этого? Я благородная донн...

Ее взгляд вдруг упал на собственные ноги. Оказалось, что в обмороке ее стошнило, и все содержимое желудка осталось у нее на подоле. Слышался даже кислый гадкий запах. А еще она заметила, что ее тонкая ночная рубашка, в которой ее мать вытащила на палубу, была не только разорвана, но и совершенно промокла и, облепив тело. Она открывала все, что девушке положено скрывать от посторонних взглядов, - словно Лаура сидела здесь перед матросами голая.

Она попыталась закрыться руками, но лишь привлекла к себе взгляды моряков. Вот же положение, с ужасом подумала она. Оказаться в одной лодке с толпой простолюдинов и дать им себя разглядывать, словно голую дикарку, привезенную в клетке из Америк! И жених все это видит! И ничего нельзя поделать! Как истинная христианка и нравственная католичка, она ощутила вдруг такой стыд, что впору хоть за борт броситься. Впрочем, Альфонсина одета в толстую нижнюю юбку и накидку, что успела набросить перед посадкой в шлюпку. Накидку она должна отдать.

Но служанка лишь жестоко усмехнулась, вдруг показав зубы:

- Благородная донна побрезгует скромной одеждой простолюдинки. Если донна позволяет себе находиться среди мужчин в ночной сорочке, то ее служанка - честная католичка и не хочет выглядеть неподобающим образом перед тем, как предстать пред Господом...

У Лауры глаза полезли из орбит. Фраза была слишком длинной, чтобы надеяться на то, что она ослышалась. Ничего себе, преданная служанка! Вон как себя выказывает, стоит только оказаться в сложной ситуации! Предала и даже тридцати серебреников не потребовалось!

А тут еще и ближний матрос на нее рявкнул:

- Давай, благородная, черпай воду! А то все потонем, и благородные, и простые...

Лаура залилась злыми, яростными слезами. Она оглянулась на Мигеля, но он отвернулся, сделав вид, что ничего не слышал. Всем хотелось жить, и ему тоже. Ей ничего не оставалось, как приняться за работу.

Некоторое время она придумывала планы мести, желчно раздумывая о том, как тонок слой верности у подлого люда, как легко проявляется его низкая сущность, как правильно Бог разделил людей на благородных, честных, верных дворян и всю прочую шваль...

Только бы выжить, только бы добраться хоть да какого-нибудь берега, только бы вернуться домой - Господи, как долго, как жестоко будут сечь эту грязную подлую скотину! А потом в подвал замка... Нет, лучше - продать ее мавританским пиратам...

Эти мысли помогли Лауре продержаться еще какое-то время. А потом в душу вновь стал постепенно вползать страх и ужас перед происходящим - и уже не выпускал из своих паучьих лап. Все казалось бесконечным - волны, море, шторм, однообразные движения черпалки. Было уже все равно, смотрят на нее матросы, или нет. Хотелось умереть, чтобы не продлевать этого страха, этого позора и этих мук.

Однако смерть витала над шлюпкой, но не садилась на нее, словно отгоняемая этим общим яростным ужасом перед ней. И оставался только шторм...

А потом Лаура вообще потеряла счет времени. Она вычерпывала воду, уже не думая вообще ни о чем. Только молилась мысленно, не сознавая молитв. Глаза безразлично следили за руками. Тошнота стояла в горле. Шторм, кажется, начинал стихать, но лодка все с тем же утомительным однообразием взлетала к низкому небу на гребне волны, потом ухала вниз, чтобы через мгновение вновь забраться в высоту.

Сколько времени так прошло, Лаура не знала. Она равнодушно смотрела, как вдруг откинулся на лавке, выгнулся и захрипел один из матросов, как его, уже мертвого, переваливали за борт, как он скрылся в волнах. Того, с рассеченным лбом, в лодке уже не было - видно, тоже выкинули.

Похоже, такое же отупляющее безразличие к своей судьбе, как Лаура, испытывали и другие, кто был в лодке. Матросы уже не гребли яростно, как прежде, и лишь старались не поставить лодку боком к волнам. Мигель перестал ими командовать, и только уговаривал их держаться, убеждая, что земля близко, что карта не врет.

Лаура выронила из руки черпалку. Все равно. Пусть они потонут. Тогда она предстанет перед Господом, предстанет честной католичкой, которой перед плаванием отец Педро отпустил ее мелкие, как он сказал, грехи. А что касается встреч с Мигелем, то Господь, всеблагий и всепрощающий, ее наверняка поймет и простит. И даст им там, в раю жить с Мигелем вместе. И там она встретит маму...

Мама, о Господи, мама! Лаура закрыла лицо руками и в голос завыла. Вот оно - само вырвалось... Мама мертва? Неужели погибла в той налетевшей волне? Ведь были же еще шлюпки, ее вполне могли забросить в какую-нибудь из них, как забросили ее дочь! Ведь сколько времени прошло, пока они с Альфонсой поднимались на ноги, снова забирались по этой лестнице, открывали дверь, оглядывались...

Но все же не было мамы видно, говорила какая-то другая часть сознания Лауры. А это значит... Это значит, что...

- Земля! Я ее вижу!

Один из матросов поднялся со скамейки, продолжая кричать:

- Я вижу ее!

Другие моряки тоже начали подниматься со своих мест. Лодка сразу качнулась, вильнула, все быстро вновь ухватились за весла. Никто ничего не увидел.

- Точно, я ее видал, - горячо начал говорить тот матрос. - Как будто горы... Точно земля! Там, слева... Надо туда править!

Лодка взлетела на следующий высокий гребень волны, Мигель, не отрываясь от руля, приподнялся со скамьи и, вытягивая шею, начал вглядываться туда, куда указывал матрос. Лодка ухнула вниз, Мигель упал на скамью, но недоверие и надежда на его лице сменились горячей радостью:

- Земля! Пять золотых тебе, Фернандес, как вернемся! Слово офицера!

Земля оказалась не совсем там, куда они направлялись: она была по левую руку, и не исключено, что они давно уже плыли вдоль берега, не зная о том. Но это было уже неважно. Важно, что она была рядом, что до нее можно доплыть.

Лауру затопил сияющий восторг. Она завизжала, как в детстве после какой-нибудь удавшейся шалости. В порыве радости они даже обнялись и расцеловались с Альфонсой, а Мигель весело рявкал на матросов, подгоняя их, и они что-то довольно отвечали. Лаура не слушала. Она тоже привстала на скамейке, держась за служанку, и начала вглядываться в светлеющий горизонт. Но ничего не было видно, кроме бесчисленных волн и рваных облаков, несущихся по небу...

...Лодка со скрипом въехала на песок берега. Матросы тут же выскочили наружу и стали оттаскивать ее подальше от волн. Лаура, позабыв про холод и дождь, повалилась на такую твердую, такую милую сушу, руками сгребая под себя мокрый песок, и не переставала счастливо хихикать. Это было вроде икоты - напало, и ничего нельзя поделать!

Матросы тоже повалились на песок, в радостном изумлении глядя друг на друга и на своего командира. Они добрались! И они не погибли в кораблекрушении!

Альфонсина вдруг встала на колени и начала молиться. Лауру кольнуло воспоминание: "Я честная католичка..." Ее на мгновение охватил стыд, она быстро упала на колени и присоединилась к благодарности в адрес Спасителя. Моряки тоже стали на колени, и в небо вознесся слитный гул самой, наверное, искренней молитвы в их жизни...

Потом двое матросов отправились на разведку, остальные стали разводить костер. Мигель пытался определиться по карте, куда это их могло занести. Видимо, расчеты не получались, Мигель недовольно жевал свой щегольской ус. Лаура любовалась им.

Он, видимо, почувствовал ее взгляд, взглянул в ответ, улыбнулся. Потом забавно треснул себя кулаком по лбу, кивком отозвал в сторону одного из своих людей. О чем они говорили, Лаура не слышала, но видела, как монета перешла от Мигеля матросу, а тот снял свою куртку и отдал ему. Затем ее жених, как она продолжала называть в разговорах сама с собой, который, видно, сам не успел одеться и все время оставался лишь в рубашке, предложил матросскую куртку Лауре. Это, конечно, не ее парадное платье, но уж лучше она, чем прозрачная ночная рубашка, из выреза которой все норовит выпасть то одна, то другая грудь.

Это навело Лауру на новые мысли. Жизнь пока спасена - а что с честью? То, что она все это время провела почти голой в обществе матросов, большого уважения ей явно не принесет, когда она вернется домой, - а в том, что Альфонса все разболтает, она не сомневалась. Господи, позор-то какой! И кому ты там будешь объяснять, что все произошло не по твоей вине, что события случались слишком быстро, что хорошо спастись хоть голой, чем утонуть в одежде...

Она зажала себе рот рукой. Опять греховные мысли! Добрая католичка предпочтет смерть бесчестию - а для дамы ее звания даже появление с обнаженной шеей является несмываемым пятном!

А еще ночь впереди! И провести ее придется с матросами! Конечно, Мигель ее в обиду не даст - но ведь им с Альфонсой все равно придется спать с мужчинами рядом! Куда ж уйдешь от единственной защиты в незнакомом глухом месте непонятно в какой части света? А если по нужде захочется? На берегу, при мужчинах, ведь не будешь этим заниматься - а в кусты те дальние идти страшно...

Стоило только подумать - и вот, захотелось. Да как нестерпимо сразу! Этим грубым животным хорошо - вон один, отошел на двадцать шагов, отвернулся и поливает. Словно мерин в конюшне. А ей как быть?

Помогла Альфонса. Когда Лаура пожаловалась ей на свою заботу, она попросту обратилась к Мигелю:

- Капитан, прикажите вашим людям отвернуться. Моей госпоже надо справить нужду.

Убью, яростно подумала Лаура. Убью стерву! Надо же, жениху такое ляпнуть! Нет, не отдам маврам, прикажу ее сечь до смерти!

Но в то же время Лаура почувствовала странное облегчение. Слово сказано, все стало проще. Они отошли со служанкой шагов на тридцать, та загородила ее своей юбкой... И жизнь снова стала привлекательной. Они спасены, матросы уже готовят еду, у костра тепло, дождь прекращается! Завтра будет солнце, Мигель определится, куда мы попали, а там как-нибудь да выберемся!

А потом, после еды, вдруг навалилась усталость. Мигель, посмотрев на нее, приказал матросам набросать веток и каких-то ей неизвестных крупных гладких листьев около костра, забрал у матросов несколько последних остававшихся в отряде курток, постелил их на это не самое цивилизованное ложе. Но Лаура была рада и такому. Альфонса явила благородство: легла рядом, укрыв их обеих своей накидкой. У Лауры же не было сил не только отодвинуться от простолюдинки, но даже пожелать своему жениху спокойной ночи. Она лишь глянула на него лучащимися глазами, потом веки ее рухнули - и злоключения на том кончились...

Ее разбудили еще раз только на ужин. Матросы подстрелили - оказывается, они сохранили и два мушкета, и сухой порох! - какую-то местную козу. Коза, жирная, зажаренная, показалась верхом гастрономии, хотя раньше Лаура и не подошла бы к такой грубо приготовленной пище. Мигель давал ей лучшие куски, и она наелась так, что сил хватило только на молитву - и она вновь упала в такой спасительный, такой уютный сон...

* * *

Грохот раздался неожиданно. И тут же на Лауру обрушился целый водопад непонятного шума. Крики, визг, какое-то улюлюканье, топот ног, кряхтенье и проклятия сначала еще различались, а потом слились в один ужасный вой.

Она села, оглядываясь вокруг. В дрожащем свете костра, почти потухшего, было очень мало видно. Происходила какая-то борьба, а кого с кем, разобрать было невозможно.

Вдруг над ней раздался страшный вопль, и ей прямо на ноги рухнуло голое черное тело, заливающее ее кровью из огромной раны на голове. Несколько раз тело дернулось, выгибаясь и орошая все вокруг черной кровью, потом замерло, глядя одним уцелевшим глазом в звездное небо. На месте другого глаза зияла пустота, а из впадины свешивалось на белых нитях что-то круглое и окровавленное, противное до омерзения.

Лаура еще несколько мгновений смотрела на ужасного соседа, пока сонный мозг не торопился выбираться из ночного убежища в ужасную действительность. Потом она закричала, забила ногами, пытаясь столкнуть с них ужасный груз. Тут же ее кто-то толкнул, и она упала, и рядом с ее лицом оказалась раздвоенная черная пятка с прилепленными к ней перьями.

Затем все начало как-то отдаляться, затихать, огонь костра отодвинулся куда-то в сторону и вверх, и все сменилось темнотой и тишиной.

Очнулась она от того, что ее кто-то поднимал. Первой мыслью было, что будит Альфонса. Но уж больно бесцеремонными и грубыми были прикосновения…

Тут же память вернула ночную сцену, и Лауру словно подбросило на ноги. Она закричала в ужасе, увидев вокруг черные, разукрашенные белым лица, словно поднявшиеся из ада - губастые, плосконосые, с огромными желтыми зубами. Они были похожи на мавров, но только в полтора раза крупнее и в сто раз ужаснее. И еще от них пахло чем-то совсем непереносимым.

Ее куда-то потащили. Как сквозь какую-то пелену она увидела недавних своих попутчиков. Альфонса с задравшейся юбкой сидела на земле. Поправить юбку она не могла, поскольку руки были связаны за спиной, и только ворочала ногами, пытаясь натянуть ее пониже. Из уха у нее текла кровь. Рядом с ней лежал Мигель, избитый, окровавленный и связанный. Тут же стояли четверо матросов, тоже избитых и тоже в крови, привязанных друг к другу за шею. Еще двое валялись неподалеку. По их позам видно было, что они мертвы.

Никто на Лауру не взглянул, даже Мигель. Лишь Альфонсина подняла мутные, словно повернутые внутрь глаза и вновь отвернулась, продолжая попытки опустить юбку.

Лаура бросилась к любимому, но грубые руки, что ее держали, не позволили ей вырваться. Ей споро связали руки сзади, набросили на шею петлю и привязывали к матросам. Затем подняли на ноги Мигеля с Альфонсой и тоже привязали к ним.

Потом за веревку дернули, и они все качнулись вперед. Первый матрос упал, полузадушенно хрипя в веревочной петле, сзади Лауры упал Мигель, и она тоже почувствовала муки удушья. Дикари грубыми рывками поставили обоих на ноги и вновь дернули за веревку. Кое-как, спотыкаясь, цепочка белых пленников потянулась за победителями…

Самое страшное началось в лесу. Почва была вся переплетена корнями, растениями, усеяна какими-то шишками и стволами деревьев. Идти было невозможно, но идти было надо, потому что негры тянули за веревку безостановочно, а каждое падение немедленно отзывалось на шее остальных, лишая воздуха и заставляя неимоверно страдать. Люди спотыкались, падали, люди пытались лечь на землю и умереть. Но веревку продолжали тянуть, заставляя ковылять дальше, чтобы не испытывать мук удушья. Упавших поднимали тычками и ударами, спотыкающихся поторапливали уколами грубых деревянных копий.

К тому же на них тут же набросились кровососы, которых почти не было на продуваемом штормовым ветром берегу, а здесь их роилось, казалось, бесконечное количество. Они не только больно вонзались в кожу, но еще лезли в глаза, в рот. И ничего нельзя было сделать - руки связаны, и разинутый в судорожном дыхании рот не закроешь...

Некоторое время Лаура еще старалась мысленно проговаривать молитвы, пытаясь угодным Господу образом принять новое Его испытание. Но уже скоро молитвы перестали помогать, а потом и вовсе вылетели из головы, от удушья и напряжения превратившейся в звенящий шар, внутри которого царили только ужас и ее надсадное дыхание.

А потом ушел и ужас. И испанская дворянка донна Лаура Эмилия де Исла перестала существовать, превратившись в загнанное, безумное, измученное животное. Которое забыло уже все на свете, кроме боли и удушья. Которому уже все равно, что его подгоняют ударами, уже неважно, что с ним произойдет дальше и которое хочет лишь одного - чтобы пытка, наконец, кончилась. Любой ценой - даже продажей собственной души.

Пришла она немного в себя, лишь когда процессия остановилась. Постепенно сердце успокоилось, круги перед глазами растворились, вернулись зрение и слух.

Оказалось, что их привели в деревню - убогое скопище жалких, сплетенных из ветвей деревьев хижин, кольцом окружающих вытоптанную площадку.

Здесь пленников, по-прежнему не освобождая от пут, привязали между двух врытых в землю столбов. Рядом сложили все найденное на привале потерпевших кораблекрушение - шпагу и палаш, два мушкета, карту, какие-то приборы Мигеля, вещи матросов. Чуть поодаль положили трупы - двоих испанских моряков и троих негров.

Вокруг пленников собралась толпа дикарей. Вид их был ужасен. Все голые, в том числе и женщины, лишь на бедрах у мужчин были повязки, а у женщин - некое подобие юбочек из травы. Шеи туземцев были замотаны несколькими ожерельями бус. Тела всех, даже женщин, покрыты татуировками в виде каким-то образом сделанных пупырышков, образующих сложные круги и узоры. Почти все обриты наголо, лишь у некоторых оставлены заплетенные в виде гребешков волосы. И это только усиливало тошнотворное чувство при взгляде на них. Тут же были дети, голые и грязные. И все внимательно и отчего-то с вожделением смотрели на белых пленников.

Было ужасно жарко, и ничто не напоминало о вчерашнем шторме и ночном холоде. От задубевшей от чужой крови сорочки несло кислым, и в горле Лауры опять появился металлический привкус. По лицу ползали мухи и прокладывали дорожки соленые капли пота. Тело по-прежнему кусали гнусы.

Вдруг опять привиделась мама. Мамочка! Как она учила маленькую Лауру культурно пользоваться палочкой для удаления блох из прически, как она в тихие часы детства клала голову дочери себе на колени и ловко выбирала насекомых, тут же давя их на дощечке. А эти дикари даже мух не сгоняют, вон у одной ползет прямо по носу, а она лишь неотрывно смотрит на пленников, держа вцепившегося ртом ей в грудь младенца.

Мама, мамочка, где Вы, что с Вами! Забрали бы Вы меня отсюда, домой хочется, домой, от всего этого ужаса, домой!.. Домой, в свою постель, к очагу, к вышиванию у окна...

Лаура ощутила вдруг такое обрывающее одиночество, такое отчаянье и горе, что ее буквально зашатало. Она хотела умереть в лесу? Смешно... Она сейчас хочет умереть! Умереть, избавиться от всего... От этих мук настоящего и от этого ужаса перед будущим. Умереть, забыть... Господи, дай умереть!!!

Но как умереть - без причастия, без исповеди, без отпущения грехов? Без христианского обряда перехода в мир иной? Что же это за смерть - это же навеки остаться лишенной рая!?

Лаура даже похолодела. Ад... Ее ждет ад! Мало всего того ада, что она пережила с момента крушения корабля - ее ждут еще и вечные муки!

Неужели это все из-за одной невинной встречи с возлюбленным - ведь это ее единственный грех?! Она же всегда была ревностной католичкой, с одобрением, не как некоторые другие, смотрела, как святая инквизиция сжигает еретиков. Всегда истово посещала службы в церкви, принимала причастие и без утайки исповедовалась отцу Педро во всех своих грехах и мыслях - даже в тех мыслях, что могли только вести к греху.

За что, Господи, за что ты подверг меня таким испытаниям, за что так сурово наказываешь меня, что даже лишаешь меня Царствия Небесного?! Господи, за что-о!!!

Она подняла лицо к небу и взвыла, закрыв глаза. Она даже не просила Господа спасти ее. Отчего-то ей это уже не пришло в голову. Она всей душой молила Господа послать на нее гром, молнию, разверзнуть землю - только бы выйти из этого неостановимого кошмара.

Но Господь молчал. И Лаура подумала, что Всеблагий, как всегда, прав. Ей и

так суждено умереть от рук этих страшных дикарей, а все, что сейчас происходит, - лишь испытание, посланное ей для проверки ее веры. Да, она совершила грех с Мигелем, вот так, без родителей сговорившись с ним о будущем браке. И теперь Господь хочет убедиться, что это - всего лишь случайность, небольшая ошибка с ее стороны, которую она готова искупить, и что во всем она остается доброй католичкой, готовой доказать свою веру в Господа достойным поведением при испытании. А Всеблагий, убедившись в ее вере, явит чудо и унесет ее отсюда. Отсюда - домой...

И Лаура вновь принялась молиться. Но теперь ее мысли изменились. В каком-то поднимающемся изнутри восторге она просила Господа послать ей побольше испытаний, пострашнее, чтобы она могла в них доказать свою преданность и верность Ему, Всевеликому и Всеблагому. Она даже поклялась отказаться от Мигеля, если им будет послано спасение...

Между тем на площади шла непонятная возня. Дикари сбивались в стайки, переходили с места на место, скрывались в своих хижинах и выходили вновь. Все больше среди них становилось разукрашенных. К пленникам, хихикая, приблизилась стайка девушек, лиц которых нельзя было даже разобрать за нарисованными на них белыми и желтыми кружками и кольцами. Лаура вдруг обратила внимание, какие они худые...

Откуда-то появился негр, завернутый в шкуру, с лицом, скрытым под огромной черной деревянной маской. За ним шел другой здоровенный дикарь, с крупными деревянными серьгами в ушах, с носом, проткнутым какой-то украшенной резьбой палочкой, весь в перьях и в этой пупырчатой татуировке. За ними шло еще несколько мужчин с копьями в руках.

И тоже ужасно раскрашенные и татуированные. Все это напоминало какое-то сатанинское действо, адов праздник, как на фресках, при взгляде на которые она пугалась в детстве.

Воспоминание о детстве принесло вдруг облегчение. Все это - действительно лишь фрески. Все это так нереально, так напоминает страшные сказки и рисунки, что просто не может быть правдой. Это впрямь лишь сон, испытание, данное ей Господом. И увидев всю глубину ее веры, Он освободит ее, и она вновь проснется в своей каюте, и по палубе будут топотать босоногие матросы, и Альфонсина принесет ей туалетный тазик для умывания, и потом появится земля, и порт, и отец встретит их с матерью...

Тем временем дикарская процессия приблизилась к ним. Толпа тоже приблизилась.

Молодец с палкой в носу начал что-то говорить, обращаясь попеременно то к пленникам, то к толпе. Вблизи он был еще страшнее, чем издали - широкоротый, губастый, с морщинистым лицом. И к тому же одноглазый. На месте же выбитого видно было лишь красную воспаленную глазницу, покрытую гноем, по которому ползла жирная муха... Лауру чуть не стошнило.

Туземец замолчал, и она услышала мужественный голос Мигеля:

- Делай что хочешь, грязный дикарь, мы тебя не боимся! Если б ты развязал меня, я показал бы тебе, как бьются мужчины. Но Господь тебя покарает все равно!

Дикарь прислушивался еще какое-то время после того, как помощник капитана замолчал. Потом сделал знак, к каждому из пленников подошел страшный воин со своим страшным копьем.

Вот и все, раздавленно подумала Лаура. Прими, Господи, душу мою...

Но воины сделали другое. Тот, что стоял перед ней, вдруг двумя руками схватил ее рубашку и разодрал пополам, так что Лаура даже не успела дернуться, как оказалась совсем голой посреди всей этой толпы. Связанная, она не могла даже прикрыться!

Слезы унижения и стыда выступили ей на глаза. Господи, неужели после всей боли и всех несчастий ей предстоит испытать еще и новый позор!

А вместе со стыдом в душу ее вползло чувство какого-то нового ужаса. Впервые в жизни она испытала чувство женского страха - она не знала еще, перед чем именно, но вековечный инстинкт заставил ее испытать иной ужас, чем тот, когда она боялась за свою жизнь.

Сквозь слезы она видела, как рядом дикарь рвал одежду на Альфонсине, как та пыталась безнадежно сопротивляться, как другие воины раздевали матросов и Мигеля - пока вся цепочка белых пленников не стояла перед черным царьком полностью голой, дрожа от стыда и страха. Лишь с руки Мигеля отчего-то не сняли серебряный браслет.

Тем временем вокруг пленников начал кружиться и прыгать дикарь в маске - похоже, колдун. Посыпал их травами, окуривал дымом - Господи, оборвалось в Лауре, они уже костер развели! Потом к ним приблизился вождь, прошелся вдоль ряда испанцев, внимательно их рассматривая. Остановился возле Лауры. Та сжалась под его взглядом, но вождь отвернулся, что-то крикнул. Через некоторое время подошла женщина с чем-то выдолбленным в форме корытца. Там плескалась вода, и женщина, выплеснув ее на Лауру, стерла с лица пленницы грязь и кровь.

Одноглазый царек вновь внимательно осмотрел свою жертву, зачем-то схватил за ягодицу - Лаура дернулась, - потом ухмыльнулся и прошел дальше. Точно так же он ощупал матросов и Альфонсину, а затем указал воинам на служанку и одного из моряков - того полного, что продал для Лауры куртку.

Двое воинов отвязали их от общего ряда и поволокли к центру площади, к костру. Матрос отказывался идти, с ненавистью крича: "Убивайте, грязные свиньи, убивайте здесь!.." - но его молча стукнули по голове и потащили дальше.

Перед костром, у которого стояли вождь, колдун и воины, пленников поставили на колени, держа их за плечи. Даже на расстоянии было видно, как Альфонсину бьет крупная дрожь.

С какой-то нечеловеческой ясностью Лаура вдруг поняла, что к ее служанке пришла смерть.

И ей стало до боли жалко свою дорогую Альфонсу. Она уже раскаивалась, что могла на нее злиться недавно - вот он, вот он, еще один грех, из-за которого все так страшно идет! Как много Альфонса помогала ей, как она, на пять лет старше, понимала тайные желания своей хозяйки! Это же она способствовала их встрече с Мигелем! А какие разговоры они вели вечерами, когда Альфонса поверяла ей свои тайны и тайны подруг, рассказывая об ухаживаниях окрестных парней...

Слезы снова потекли по щекам Лауры. Неужели еще и этим она должна заплатить за свой грех - видеть смерть любимой, невинно обиженной ею служанки? Господи, спаси ее, спаси нас всех! Господи-и!..

Тем временем, как в кошмаре, перед Лаурой замедленно и ужасно разворачивались настоящие картины ада. К двум белым фигурам приблизились черные разукрашенные дьяволы, подставили под шеи пленников широкие пустые деревянные чаши. Потом у дьяволов в руках появились кривые, похожие на серпы ножи. Лаура услышала тонкий, срывающийся вой матроса. Потом увидела, как Альфонса, потеряв сознание, валится из рук удерживающих ее воинов, но те приводят ее в чувство уколами ножей.

Все замерло, только видно было, как тела жертв сотрясаются крупной дрожью. Лауру трясло тоже, но она не замечала этого. Лишь только вой матроса тонко вился над затихшей площадью...

Потом вой вдруг резко влетел криком - более ужасного звука Лауре не доводилось слышать в жизни - и резко захлебнулся. С замораживающим тело ужасом она увидела, как сверкнул нож, и на горле матроса появилась расширяющаяся красная полоса - словно он вдруг зашелся в смехе, раскрыв ярко-алый рот - правда, не там, где ему положено было быть. Струя крови с шипением ударила в дно подставленной чаши, быстро наполняя ее. Тело матроса еще продолжало жить своей жизнью, несколько раз напряглось - и обмякло.

Когда чаша наполнилась кровью, его бросили на землю. Последовал еще один взмах ножа, раздался ужасный хруст - и голова матроса покатилась в пыли, словно шар из овечьей шерсти.

На казнь Альфонсы Лаура уже не могла смотреть. Только слышала, закрыв глаза, ее оборвавшийся крик, шипение бьющей о чашу крови, жуткий шмякающий звук ножа, отделяющего голову от тела. Лаура хотела потерять сознание - но именно сейчас Господь не давал этого.

Раздались крики дикарей, потом еще. Глаза открылись сами. Голова Альфонсы лежала рядом с головой матроса, лицом к хозяйке. К горлу Лауры подступила тошнота: искаженное последней судорогой лицо было еще настолько живым, что казалось, служанка вот-вот что-то скажет. Только Альфонса ничего не говорила, а пыль вокруг нее была пропитана кровью...

А над обезглавленными телами начался кровавый ритуал: под равномерное буханье барабанов воины, притоптывая, пошли по кругу, что-то речитативом подпевая. Затем возглавляющий их вождь дотопал до колдуна, принял из его рук сначала одну, потом другую чашу с кровью пленников и начал пить крупными глотками. Кадык его дергался. Кровь текла у него по подбородку, капала на землю. Затем вождь передал чаши следующему по кругу воину, тот - еще одному...

Лауру вновь затошнило. Но рвать было уже, похоже, нечему, и она просто давилась сухими позывами желудка. Все, что происходило дальше, она видела смутно, как во сне. Последней ее четкой мыслью было: "Вот бы сойти с ума..."

Она ничего больше не чувствовала - даже страха. Словно превратившись в птицу, она наблюдала за всем со стороны: вот деревенька дикарей, посреди которой лежат два безголовых трупа, вот топочут вокруг них собравшиеся в круг черные люди, вот дальше стоит цепочка истерзанных пленников... Вот дикари свежуют тела на глазах у оставшихся в живых... Вот налетают собаки, дерутся из-за требухи, что недавно была человеческими внутренностями... Вот женщина отнимает у собаки кишки Альфонсы, кладя их в большой котел... Вот вождь делится с воинами сырой еще печенкой матроса... Вот превращенные в куски поджаренного на костре мяса люди исчезают во ртах дикарей, и в этом пире участвуют и те молодые девушки, что хихикали, и та женщина, чью грудь сосал крупный младенец, и голые дети, что так внимательно рассматривали пленников...

Сколько это продолжалось, Лаура не знала. На месте пира росла лишь груда костей, в которых уже не было ни Альфонсы, ни матроса. И собаки подбирали их...

Потом Лаура увидела, что вождь вновь идет к ним в окружении воинов. Новый ужас перед ним просветлил ее сознание, и она с обрывающимся сердцем, неосознанно пытаясь отклониться назад, смотрела, как он приближался именно к ней, не отводя от нее странного взгляда своего единственного глаза с розовым выкаченным белком...

Значит, настал и ее смертный час? Это она станет сейчас едой для дикарей, это ее внутренности начнут варить женщины, это ее кости будут грызть собаки?!

Она дико закричала. Но ее уже сноровисто отвязывали, уворачиваясь от попыток укусить или хотя бы ударить воинов ногами. Вот, значит, что чувствовала Альфонса - ничего! Ничего, кроме терзающего ужаса!

В центре площади ее тоже поставили на колени. Она выла в голос, не помня уже ни о чем, даже о Боге, и только одна мысль билась в голове: "Они хоть не знали, что будет, а я знаю... Они хоть не видели, что будет, а я..."

Вождь что-то пролаял, дикари закричали что-то в ответ. Лаура ждала, когда принесут кровавую чашу, но вместо этого ее вдруг подняли на ноги и повели обратно к ее белым спутникам. Здесь ее развязали - кисти аж ожгло прилившей в них кровью, - и поставили перед матросами. Она вновь попыталась вырваться, ощутив уже было стершееся после всего происшедшего чувство стыда от своей наготы - но держали ее крепко. Единственным утешением было, что Мигель старался не смотреть на ее тело, а неотрывно глядел в глаз вождю.

Тот что-то пролаял, обращаясь к морякам, и замолчал, ожидая, видимо, ответа. Мигель быстро посмотрел Лауре в лицо, и ответил громко и гневно:

- Отпусти ее, подлая черная тварь, и сразись со мной!

Царек постоял немного, кивнул удовлетворенно. А потом неожиданно развернул Лауру, обхватил и повалил на землю. Она не сразу поняла, что он задумал и успела еще увидеть его лицо. Вблизи он был еще страшнее, чем даже в двух шагах - изуродованный шрамами и татуировками, с налитым кровью выпученным глазом, с длинными зубами и вонью только что сожранного мяса из рта. И эта гноящаяся пустая глазница!..

И тут Лауру словно обожгло. Она забилась в руках негра, пытаясь вырваться, ударить его ногой или рукой, укусить - но ничего не могла сделать против его силы и тяжести прижимающего ее к земле тела. Последнее, что она еще видела - безумно-отчаянные, помертвевшие глаза Мигеля. А потом все затмила страшная боль...

Через некоторое время боль отпустила. Тяжесть тоже пропала. Открыв глаза, Лаура увидала синее небо, с прожженной в нем дыркой белого солнца. В отдалении, как в тумане, плавало лицо дикаря, ее мучителя. Он что-то рявкал своим хриплым голосом.

Лаура осознала, что лежит в неприличной позе, ничем не прикрытая, но это было уже безразлично. Ничего, кроме гадливости, не оставалось больше в ее душе. Гадливости и пустоты. Господь оставил ее. Он отвратил от нее лицо свое. И теперь ей оставалось только пекло, вечное пекло и вечные муки. Хотя неужели бывают еще большие муки, чем те, что она испытала за эти два дня?

Хоть бы ее скорей съели, подумала она холодно и отстраненно, словно не о себе, а о каком-нибудь поросенке…

* * *

Но ее не стали есть. Не сопротивляющуюся, покорную, подняли и подвели к колдуну. Тот внимательно осмотрел ее, сделал знак воинам, и те опять уложили Лауру на землю. Господи - или дьявол? - неужели еще и этот будет?..

Но и это было уже все равно. Она побывала на нижнем круге ада - пережила и собственную смерть, и собственное бесчестье, стала наложницей людоеда. Что еще с ней можно сотворить?..

И все же они нашли - что. Унизив душу, они теперь унижали ее тело. Колдун каким-то крючком подцеплял ее кожу - на лице, на лице, на ее красивом лице! - а затем острым ножичком делал круговой надрез. Больно было до жути, она плакала, визжала, вопила, пыталась вырваться. Но колдун бил ее по щекам, когда она пыталась вывернуть лицо из рук воинов, а те держали крепко и лишь смеялись, когда она кричала.

Потом было много всякой боли. Когда чем-то острым пробуравливали дырки в ушах. Когда расщепленными палочками вырывали волосы. Когда вырезали какой-то знак на плече. Как из тумана перед нею возникали дьявольские черные лица, с ней что-то делали, куда-то водили...

А потом все, наконец, пропало, и Лаура вновь оказалась дома, за пяльцами... Потом она пошла в церковь на пасхальное богослужение, потом ехала в Валенсию и ее мул упрямился и никак не хотел слушаться возничего... А потом к ней пришла мама, гладила ее по голове и говорила, что Мигель был в Африке, совершил там какие-то невероятные подвиги, присоединил земли и был за это принят королем и пожалован вице-губернатором новых колоний... И было так хорошо-хорошо!..

А потом она пришла в себя... Она лежала на травяном ложе. Сквозь плетеные ветками

стены пробивался свет снаружи, но внутри было полутемно. Рядом сидела черная женщина с плоским носом и большими губами.

Дикарка увидела, что Лаура пришла в себя, что-то крикнула. Подошли две старухи. Одна открыла Лауре рот, а другая начала вливать в него теплую жидкость - вроде бы, по вкусу, бульон. Лаура с благодарностью чувствовала, как он жарко разливается у нее внутри - она была так слаба, что не могла пошевелить и пальцем.

Так продолжалось несколько дней. Сознание то возвращалось, то уходило. То она вновь была дома и разговаривала с мамой, то слышала гул барабанов и топотанье пляшущих воинов. То к ней приходил Мигель, то смотрел своим одиноким глазом местный царек.

Ей давали все это время тот живительный отвар, какие-то фрукты, чем-то поили, похожим на молоко. Затем дали странную на вкус кашу, потихоньку стали докармливать маленькими кусочками мяса.

Наконец, однажды сознание Лауры окончательно прояснилось. Она с забытой четкостью увидела убогую хижину, в которой лежала, ее скудное убранство, уродливую черную старуху, что подошла к ней с новой порцией пищи. Она вспомнила, осознала, прочувствовала до пронзительной рези, где она находится. И застонала горько, отчаянно, в голос...

Старуха что-то забормотала, сев рядом, начал совать ей в рот свежий кусок мяса. Лаура механически взяла его в рот, начала пережевывать - как вдруг ужасная мысль пронзила ее:

- А ЧЬЕ МЯСО ОНА ВСЕ ВРЕМЯ ЕЛА?!!

Мысли заметались как в лихорадке. Значит... Значит... Что - значит? Откуда, собственно, значит? Мясо... Чье мясо? Бульон! То есть... Что - то есть?..

Лаура почувствовала ледяной холод внутри. Она отвела руку старухи с деревянной миской. Указала на мясо, вопросительно дернула головой. Старуха поначалу не понимала, но после нескольких энергичных жестов закивала, ухмыльнулась и показала на левую ногу Лауры. Она не поняла, механически перевела взгляд вниз... На ее левой лодыжке блестело украшение. Уже откидываясь назад, она поняла, что умирает.

Это украшение было серебряным браслетом ее жениха!..

Она, донна Лаура де Исла, съела своего собственного жениха! И, вероятно, его спутников...

Этот последний удар окончательно подкосил ее. Но предки-рыцари, герои реконкисты наделили ее слишком крепким сознанием, и она вновь не смогла сойти с ума.

Ее опять схватила лихорадка. Но теперь Лаура вела диалог уже не с матерью, а с собой. Честно заглядывая в свою душу, она видела: сознание того, что она стала людоедкой и даже съела своего названого жениха потрясла куда меньше, чем можно было ожидать - предскажи ей это кто-нибудь раньше, на корабле, например. Почему же так? Потому, что она до этого прошла через настоящие муки ада и ее душа просто окаменела? Или причина в другом?

Господи, о чем она раньше переживала... О драгоценностях, оставшихся в тонущем корабле - на что они здесь! О том, что ее в полуразорванной рубашке разглядывают матросы... О том, что грозит смерть - но под царьком она прошла через что-то гораздо худшее, чем просто смерть... Наконец, думала о том, как убедить отца принять ее названого жениха - и она съела своего любимого, она, она, ОНА! СЪЕЛА!

Что ей теперь еще осталось? Понести ребенка от этого дикаря?

Что ж, теперь она испила всего. Она прошла по всем ступенькам земного ада - что ей теперь подземный?

Несколько раз она была на грани смерти, испытала такой ужас и такое отчаяние, так, будто побывала уже и за ее гранью. Она перешла через такие муки, которые не отведывали даже злодеи в пыточных камерах их городской тюрьмы. Она пережила такие душевные терзания, после которых сама смерть кажется избавительницей - и если она сейчас, прямо сейчас, придет к ней, к Лауре, это будет только счастьем.

И она еще раз восхитилась мудростью Святой Инквизиции, страданием на огне избавляющей от нестерпимых душевных мук тех, кого отринул Господь.

А он отринул ее... И вдруг Лаура со страхом обнаружила, что не испытывает больше отчаяния при этой мысли.

Отринул? Она страстно начала молиться в надежде, что он услышит ее, придет, наконец, ей на помощь, даст хотя бы знак утешения в ее муках... - но вдруг поняла, что именно страстности не хватает теперь в ее молитве.

Вновь взмолилась - и вновь смолкла, почувствовав, что нет ее больше в ней - Веры. Слишком много всего, оказывается, перенесено. И теперь во весь рост перед ней стал мрачный и страшный вопрос: если Господь, видя и зная наперед все, что с ними произошло и должно было произойти, попустил это - то?..

Если Он, зная, что она, честная католичка и верная слуга Господня, безгрешна во всем, а если и грешна, то в одной только невинной девичьей любви, если он, Всевидящий, зная это, дал ей муки, что хуже смерти, попустил ее стать людоедкой и навеки потерять надежду заслужить себе рай - то, стало быть, Он, Спаситель, не захотел спасать своих чад? Захотел, чтобы она, невинная, попала в ад? Или он не всевидящ? Или?..

Или его - нет?!

И тут в хижину вошел колдун...

 

(перевод с французского А.Пересвет)

 

К началу раздела
На главную